понедельник, 13 октября 2008 г.

Достоевщина сегодня

копирую сообщение Наталии Завьяловой
http://kuraev.ru/index.php?option=com_smf&Itemid=63&topic=185015.msg2184198#msg2184198

Многие лета тому назад Достоевский Федор Михайлович сделал в своих дневниках пометки, которые, как представляется, отражают некоторые черты сегодняшней политической ситуации на постсоветском пространстве.

«... по внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому — не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!

И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян, совсем нет, — у них характер в этом смысле как у всех, — а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут.

Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают.

Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух,объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, «имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени».

Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее.

О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению.

Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации.

У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (...страну по вкусу...) и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний (...фамилию по вкусу...) согласился наконец принять портфель президента совета министров.

России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества.

Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит - Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство....»

Дневник писателя
Сентябрь - декабрь 1877года

пятница, 30 мая 2008 г.

Истоические свидетельства о Христе

Иосиф Флавий.
" В это время выступил Иисус Христос, человек высокой мудрости, если только можно назвать Его человеком, совершитель чудес многих, когда по доносу первенствующих у нас людей Пилат распял Его на кресте, поколебались те, которые первые Его возлюбили. На третий день Он снова явился к ним живой" Это свидетельство Флавия было взято под сомнение. Сначала было известно только два варианта рукописи Флавия. В одном из них слова "на третий день Он явился к ним живой" отсутствовали. И на этом основании Бауэр, а затем и его последователи решили - что эти слова были вписаны христианами. Однако позднее были найдены еще три варианта, и эти позднейшие находки привели к совершенно другому выводу : расхождения объясняются не позднейшей припиской, а потерей части страниц во втором варианте. Также полный филологический анализ - полностью доказал авторство Флавия.

Лабиритиос (Лабириниос) в момент воскресения Христа оказался со своими чиновниками недалеко от этого места. Ясно видевшие падение камня, закрывавшего гроб, поднявшуюся над эти местом необыкновенно ярко сияющую фигуру, Лабиритиос вместе со своими спутниками и сторожами бросились сообщать об этом властям.

Грек Гермидий (Гермизий), занимавший официальную должность биографа правителя Иудеи, писал также и биографию Пилат. До самого распятия считал Христа обманщиком. Поэтому он по собственной инициативе отправился в ночь воскресения ко гробу.
" Приблизившись ко гробу и находясь в шагах ста пятидесяти от него, - пишет Гермидий, - мы видели в слабом свете ранней зари стражу у гроба: два человека сидели, остальные лежали на земле, было очень тихо. Мы шли медленно, и нас обогнала стража, шедшая ко гробу сменить ту, которая находилась там с вечера. Потом вдруг стало очень светло. Мы не могли понять, откуда этот свет. Но вскоре увидели, что он исходит из движущегося сверху сияющего облака. Оно опустилось ко гробу и над землей там показался человек, как бы весь светящийся. Затем раздался удар грома, но не на небе, а на земле. От этого удара стража в ужасе вскочила, а потом упала. В это время ко гробу справа от нас по тропинке шла женщина, она вдруг закричала: "Открылось!" И в это время нам стало видно, что действительно очень большой камень, приваленный ко входу в пещеру, как бы сам собою поднялся и открыл гроб. Мы очень испугались. Потом, некоторое время спустя, свет над гробом исчез, стало тихо, как обыкновенно. Когда мы приблизились ко гробу, то оказалось, что там уже нет тела погребенного человека".
Показания Гермидия интересны еще с одной стороны. Он пишет, что незадолго до казни Христа в Иудее должны были чеканить монету с изображением кесаря с одной стороны и изображением Пилата с другой. В день суда над Христом, когда жена Пилата послал к нему людей, через которых убеждала мужа не выносить смертного приговора Христу, она спрашивала его: "Чем ты искупишь свою вину, если осужденный тобою действительно Сын Божий? - Пилат ответил ей:" Если Он Сын Божий, то Он воскреснет и тогда, первое что я сделаю, - будет запрещение чеканить мое изображение на монетах, пока я жив". Свое обещание Пилат выполнил. Из сообщений Гермидия и исследований римской нумизматики известно, что в Иерусалиме в это время были изготовлены монеты только с изображением кесаря.

Сириец Ейшу (Эушу), известный врач, близкий к Пилату и лечивший его. По поручению Пилата он с вечера накануне воскресения находился вблизи гроба.
"Мы все - врачи, стража, пишет Ейшу, - были здоровы, бодры, чувствовали себя так, как всегда. У нас не было никаких предчувствий. Мы совершенно не верили, что умерший может воскреснуть. Но Он действительно воскрес, и все мы видели это собственными глазами" Вообще Ейшу был скептиком. В своих трудах он неизменно повторял выражение: "Чего я сам не видел, то считаю сказкой".

Это только небольшая часть источников, где говорится, что Христос действительно воскрес. Но есть и другие: Епифаний Африкан, Евсевий Египетский, Сардоний Панидор, Ипполит Македонянин, Аммон Александрийский, Сабелин Грек, Исаакий Иерусалимский, Константин (Констанций) Тирский и другие.. Это только те, кто жил во время Христа, причем находился в Иерусалиме или в непосредственной близости от него и явились очевидцами самого воскресения или неопровержимых фактов, подтверждающих его.

Чрезвычайно показательно, что ряд свидетельств о воскресении мы находим и у еврейских авторов того времени, хотя вполне понятно, что евреи склонны всячески замалчивать факт воскресения. Среди еврейских писателей того времени, прямо говоривших о воскресении, находим таких надежных авторов, как Уриста Галилеянин, Ганон Месопотамский, Шербрум отец, Фернан из Сарепы, Манания врач, Навин Антиохийский, Мафекант.

Один из крупнейших в мире знатоков античности академик В.П. Бузескул (1858-1931) говорил: "Воскресение Христа подтверждено историческими и археологическими находками с такой несомненностью, как и существование Иоанна Грозного и Петра Великого".

Интересны и строки Энгельса, по понятным причинам - не переведенные на русский язык в изданиях Маркса и Энгельса.
" Новейшие каппадокийские открытия обязывают изменить наш взгляд на некоторые немногие, но очень важные события мировой истории, и то, что казалось ранее достойным внимания только мифологов, должно будет отныне привлечь внимание историков. Новые документы, покоряющие скептиков своей убедительностью, говорят в пользу наибольшего из чудес в истории, о возвращении к жизни Того, Кто был лишен ее на Голгофе".

суббота, 5 апреля 2008 г.

Дед Матвей

Дед Матвей старый. Как он говорит: «Столько нынче не живут». Правильно, наверно, говорит, потому что ровесников его в округе не осталось, тем более тех, кто войну прошел. Фронтовую войну: с окопами, атаками, ранениями и прочими страхами, о которых мы теперь только по фильмам и книжкам судить можем. Свидетелей уже нет. На погосте все, или почти все.

Дед Матвей еще живой. Он - исключение, как и некоторые его ровесницы. Бабушки они больший век имеют и, проводив своих дедов, тут же начинают рассуждать, что и им скоро за мужьями собираться. Иногда по два, а то и три десятка лет все готовятся. И, слава Богу.

Дед Матвей, перехоронив своих одногодков, а также, как он говорит: «молодых пацанов и девок» (это тех, кому за семьдесят-восемьдесят было), умирать не собирался. Он поставил пред собою цель - дожить до 60-летия Победы.

- Я, когда война закончилась, тридцать лет справил и мне сам командующий, когда орден давал, за освобождения Праги, сказал, что третью часть жизни я всего прожил. Так что еще 60 лет я по приказу должен жить.

И жил, как все, но вот только всех и вся пережил. Приказ, куда денешься.

Вид у деда Матвея - военный. Неизменные сапоги, мне кажется, что он их и не снимает вовсе, галифе, непонятно как сохранившееся и картуз, времен начала хрущевских семилеток.

Память вот только, в последнее время, стала деда Матвея подводить, поэтому в кармане его всегда лежит мелок, которым он на всех возможных и невозможных пустотах родной усадьбы пишет себе и своим домочадцам наряды, то есть то, что надобно «зробыть». Куда не пойдет, где не присядет передохнуть, тут же перед ним новое задание. Расслабляться некогда.

Еще одна отличительная дедовская черта - бережливость. Нет, не скупость. Для дела или нужной нужде дед Матвей ничего не жалеет, но вот чтобы у него в хозяйстве что-то валялось «неприбранным», или не на месте, исключено. Причем «прибирает» дед так, что кроме него никто не найдет. Лозунг деда Матвея: «Подальше положишь, скорее найдешь» всегда современен, хотя дети, внуки и правнуки вечно недовольны и всегда, когда к ним не зайдешь, что-либо ищут.

Когда оформляли и расписывали купольную часть храме, меня художники просили:

- Батюшка, убери ты этого Матвея от нас. Пока мы вверху что-то делаем, он, внизу, весь инструмент «поприбирает», да так, что без него ни одна милиция не найдет.

Да я и сам на матвеевскую бережливость попался. В один из летних воскресных дней привезли мне в подарок, большой килограммов на шесть арбуз. Решил я его после службы с алтарниками съесть. Положил на стол в келье, совершенно не обратив внимания, на крутившегося рядом деда, и отправился служить. После литургии, дед Матвей, подошел к кресту и сказал:

- Батюшка я там у келии вашей, арбуз прибрал.

Прибрал, так прибрал. Что там той кельи? Четыре стены, стол, да шкаф с диваном.

Зря я так подумал. Арбуз мы найти не могли. Ни я, ни трое алтарников.

Послали за дедом. Он нашел. Здесь же, где мы и искали. Оказывается в кармане у деда лежит авоська, помните, были такие плетеные сумки лет двадцать назад? Дед положил арбуз в авоську (нынешние кульки такую массу могут не выдержать) и повесил его на крючок вешалки. Сверху, набросил, весящую тут же годами, мою зимнюю рясу.

Вы могли бы предположить, что арбуз весит на вешалке? Вот и мы не смогли.

Как-то обвинил я деда Матвея во мшелоимстве. Есть такой грех. Он страсть корыстную к ненужным вещам определяет. Дед промолчал. Но когда мне понадобился хитрый болтик с гаечкой, которых нынче просто не выпускают, Матвей, покопавшись в своих сусеках, отыскал и дал. Затем, не преминул напомнить, что я его грешным словом обозвал. Пришлось прощения просить.

Дожил дед до юбилея Победы. Положенную медаль получил. Сто грамм фронтовых выпил и засобирался помирать. Причем, по настоящему. Объявил всем, что пожил достаточно «всё уже побачив, пора и честь знать».

Спустил с чердака и оттащил в сарай, приготовленный лет десять назад гроб, помылся, переоделся и улегся в зале, куда вообще раз в год заходил, под образами.

Вначале подумали, блажит дед Матвей, как утром услышит, как корова мычит, поросенок визжит, собака лает, и гуси гогочут - поднимется. Ан нет. Лежит дедушка и с каждым днем слабеет.

Дети и внуки, отнесшиеся вначале к новому начинанию деда, как к чудачеству, через пару день, когда Матвей от еды отказываться начал, забили тревогу. Где такое видано, чтобы человек сам по собственной воле смерть себе призывал. Примеры подобные найти, конечно, можно, но слишком же они редкие, для жизни нынешней странные и непонятные.

Позвали меня.

Матвей встретил радушно, но с кровати не поднялся.

- Ты, батюшка, рановато еще пришел, когда помирать буду, сам позову.

- Дед Матвей, ты ведь знаешь, - пытаюсь объяснить я, - что не в воле нашей, когда нам родиться и когда умирать.

- Хватит с меня. Всех пережил - бубнит Матвей. - Пора и честь знать, да и пообещался я, как до Победы доживу, так и помру. Ты бы лучше пособоровал меня, видно грехов забытых много. Не отпускают.

Меня это просьба дедовская надоумила, что надо бы по иному с нашим ветераном заслуженным разговоры вести.

- Не буду я тебя, дед Матвей, соборовать!

- Чего это? - возмущенно опешил дед. - Не имеешь права, тебе положено свое поповское дело править.

- Не буду и всё! У меня своих грехов ни с честь, чтобы еще один твой великий на себя брать.

Дед, аж привстал недоуменно:

- Это какой же я великий грех сотворил, что ты меня и к смертушке собственной благословения не даешь?

- Как какой? - начал возмущенным голосом я. - Вот скажи, ты в огороде до дня Победы картошку с кукурузой сажал?

- Конечно, сажал. Пасха и так аж в маю. Запозднились - отвечает Матвей.

- Вот видишь, посадить посадил, а Божье указание, что еще в древней книге Исход написано, соблюдать отказываешься.

- Какое еще указание? - в миг присмирел дед. - Я Божье слово рушить не мог.

Взял я с божницы Библию и зачитал Матвею:

- «Наблюдай и праздник жатвы первых плодов труда твоего, какие ты сеял на поле, и праздник собирания плодов в конце года, когда уберешь с поля работу твою».

Прости Господи за вольное толкование слов Твоих, но задумался мой приходской дед над словами прочитанными, а я распрощался потихоньку.

На следующий день дед Матвей, набирая из колодца в тележку с баком воду, встретил меня словами:

- Ты б о то, батюшка, меньше по делам своим ездил, а молебен лучше бы отслужил. Дождя нету. Или не видишь, что ветер все огороды пересушил. Что осенью собирать то будем?

И покатил воду. Огород поливать.

Мироносица

«Камень на душе» - знакомо выражение? Наверное, каждому слышать приходилось, да и испытывать. Духовная боль она всех болей больнее, но особенно тяжко страдание, когда, кажется, нет выхода, когда не видно просвета, когда как будто весь мир ополчился против…

Именно отсюда и бытует - «Беда одна не ходит».

Как не странно, но мужественные, сильные и ловкие представители пола сильного пасуют в этой ситуации чаще. Они могут действовать, бить кулаками, решать сверхсложные логические задачи, но противопоставить что-либо реально исполнимое духовной катастрофе и душевному испытанию им часто не удается.

И здесь появляется женщина.

Помните евангельский путь жен-мироносиц ко гробу Господню? Они идут, взяв необходимое для погребения благовонное миро, но совершенно не заботятся, как они вообще то проникнут в гроб ко Христу. Ведь он завален камнем. Идут и думают: Кто отвалит нам камень от двери гроба (Мк. 16, 3)?

Им ведь не под силу даже сдвинуть этот камень, не то, что его «отвалить», но они идут и знают, что не может не совершиться дело нужное, дело Господне.

Мужчина так просто не пойдет. По крайней мере, он позвал бы друзей, рычаг сделает какой-то, ломик возьмет и, скорее всего, опоздает…

Потому что на себя только надежда и о себе упование. Женская же душа иная.

Это не тот «авось» русский. Нет, не он. Тут другое. Вера в то, что благое не может не совершиться. Поэтому и идут жены-мироносицы к замурованному гробу Господню, а за ними и все наши бабушки, сестры и матери…

******

Ефросинью Ивановну все звали «баба Фрося». Даже сынок ее, неугомонный приходской зачинатель всех нововведений, и участник каждого приходского события, в свои неполные шестьдесят именно так и величал свою родную мать.

Мужа баба Фрося похоронила еще при развитом социализме и, показывая мне его фотографию, гордо прокомментировала, что он у нее был красавец с бровями, как у Брежнева. Брежневские брови унаследовали и три ее сына, за одного из которых «неугомонного Петра» я уже сказал, а двое иных нынче за границей проживают, причем один рядышком в России, а другого в Чили занесло.

Как то баба Фрося, подходя к кресту, совершенно неожиданно, и безапелляционно сказала:

- Давайте-ка, отец-батюшка ко мне додому сходим, я вам старые карточки покажу. Вам оно полезно будет…

Отказывать баб Фросе – только себе во вред, поэтому, отложив все намеченное, поплелся я после службы за бабушкой на другой конец села философски размышляя, что это бабкино «полезное» мне точно ни к какому боку припека, но идти надобно на глас зовущий.

Жила баба Фрося в старой «сквозной» хате, т.е. в центре хаты вход в коридор с двумя дверьми. Одна дверь, направо, в горницу, за которой, прикрытый шторами зал; другая, налево, в сарай с сеном, дальше куры с гусями, а затем и свинья с коровой друг от друга отгороженные. Все под одной крышей.

Смахнув несуществующую пыль со стула, который точно старше меня по возрасту раза в два, усадила меня бабушка за стол, покрытый плюшевой скатертью в центре которого стояла вазочка с искусственными розами. Вся обстановка в зале своего рода дежа-вю времен моего детства, причем мне не трудно было предугадать даже альбом в котором будут фотографии. Именно таким он и был, прямоугольный с толстыми с рамками листами и московским Кремлем на обложке. Фото, пожелтевшие от времени и обрезанные под виньетку шли последовательно, год за годом, прерываясь советскими поздравительными открытками.

В конце альбома, в пакете от фотобумаги, лежало то, как я подумал, ради чего и привела меня баба Фрося домой. Там были снимки старого, разрушенного в безбожные хрущевские семилетки, храма, наследником которого и является наш нынешний приход.

Деревянная однокупольная церковь, закрытая впервые в 40-ом, затем открытая при немцах в 42-ом и окончательно разобранная в конце шестидесятых выглядела на сереньком фото как-то печально, неухожено и сиротливо.

- Ее уже тогда закрыли – пояснила баба Фрося. - Это мужик мой снимал, перед тем, как зерно из нее вывезли и разобрали по бревнышкам.

На других фото - прихожане. Серьезные, практически одинаковые лица, большинство старенького возраста, сосредоточенно смотрят из своего «далеко» и лишь на одной из них они вместе со священником, облаченного в подрясник и широкополую шляпу.

- Баб Фрось, а куда батюшку тогда отправили, когда храм прикрыли?

- Так он еще почти год тут пожил, дома крестил и к покойникам ходил отпевать, а потом его в Совет районный вызвали, а на следующий день машина подошла, погрузили вещички и увезла его – поведала старушка. – Говорят на родину поехал, он с под Киева был. Бедный.

- А чего «бедный»?

- Так ему тут житья не было - ответствовала баба Фрося. – Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.

- По судам?

- Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, - продолжила баб Фрося. – На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.

- Какие облигации?

- Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.

Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.

- А что, батюшка, действительно против был?

- Да что ты! – возмутилась баба Фрося. – Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.

Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.

Так оно и случилось.

Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как то более увереннее умастилась на стуле и спросила:

- А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?

- Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…

- Кто его знает, кроме Бога никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.

- Баб Фрось, - прервал я старушку, - у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…

- Да это то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.

Баба Фрося, как то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…

Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…

- Это что, оттуда, со старого храма? – начал догадываться я.

- Она, отец-батюшка, она.

- Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? – невольно вырвалось у меня.

- А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали и каждый раз я ее уносила из церквы, - кивнула на икону бабушка. Что ж опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.

Как воровать?

- А так батюшечка. Когда в первый раз храм то закрыли и клуб там сделали, уполномоченный с района решил эту икону забрать. Куда не знаю, но не сдавать государству. Номер на нее не проставили. А ночевать у нас остался.

- Ну и?

- Ночью я ту икону спрятала, а в сапог ему в тряпочке гнездо осиное положила. Он от боли и икону искать не захотел. Хоть и матерился на все село…

- А второй раз, баб Фрось?

- Второй тяжко было. Мы с мужиком то, когда храм то опечатали уже, ночью в окно церковное, как тати, влезли и забрали икону. Окно высоко было – продолжала рассказ старушка, - я зацепилась об косяк и упала наземь, руку и сломала.

- И не узнали?

- А как они узнают? – хитро усмехнулась баб Фрося. – Когда милиция к нам пришла то, муж мой уже меня в район повез, в больницу, перелом то большой был, косточки выглянули…. А детишки сказали, что я два дня назад руку сломала. Вот она, милиция то, и решила, что с поломанной рукой я в церкву не полезла бы. Хоть и думали на меня.

… Мне нечего было сказать. Я просто смотрел на бабу Фросю и на икону, спасенную ею. Нынче в центре храма эта икона, на своем месте, где ей и быть положено, а бабушка уже на кладбище.

Тело на погосте, а душа ее на приходе. У иконы обретается.

Всегда там. Я это точно знаю.

вторник, 12 февраля 2008 г.

Язычество и христианство в Древней Руси

Язычество и христианство в Древней Руси
Взаимоотношения язычества и христианства в Древней Руси носили сложный и противоречивый характер. Осмысление их специфики, начавшееся ещё в первые века христианства на Руси, было первоначально достаточно односторонним. Само церковное понятие «язычник» означало «чужой», «посторонний», «прочий». Идея неприятия язычества проводилась в большинстве средневековых письменных источников, объединяя «Сказание о распространении христианства на Руси», Изборник Святослава 1073 года, «Повесть временных лет», «Память и похвалу князю русскому Владимиру» Иакова Мниха, жития святых и т.д. Из этого ряда выпадает разве что «Слово о полку Игореве», само по себе величайшее и неповторимое произведение, автор которого прекрасно знал языческую мифологию. Вообще упоминания о языческих обычаях, противных христианству, приходили на Русь с переведёнными богословскими трудами, но встречались они и в светской литературе. Представление о языческих богах как о бесах было присуще также и летописям наиболее ранних редакций.
«Слова», направленные против язычества, были настолько широко употребляемы древнерусскими книжниками, что их фрагменты встречаются в различных документальных памятниках Древней Руси и, как следствие, в многочисленных документах XIV-XVII веков. В «Домострое» - знаменитом своде правил, регламентирующим положение и поведение свободного человека, можно встретить главу «О волховании и о колдунах», где приводились разъяснения правил Шестого Константинопольского и Анкирского соборов [См.: Домострой. – М., 1990].
До революции большинство исследователей придерживалось точки зрения, что язычество неотъемлемо от чего-то варварского и дикого. Историк С.М. Соловьёв, например, писал, что «русское язычество было так бедно, так бесцветно, что не могло с успехом вести спора ни с одною из религий, имевших место в юго-восточных областях тогдашней Европы, тем более с христианством» [Соловьёв С.М. История России. Кн. 1. – М., 1959. – С. 178]. В советское время к русскому язычеству относились как к некоему народному наследию, неотделимому от фольклора. Правда, многие авторы были склонны видеть во взаимоотношениях язычества и христианства жёсткое противоборство, свидетельства которого академик Б.А. Рыбаков находил даже в эпических произведениях [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М., 1988. – С. 382-411]. М.Ю. Брайчевский писал о некой «языческой реакции», которая проявлялась время от времени [Брайчевский М.Ю. Утверждение христианства на Руси. – Киев, 1989. – С. 89-113].
Скорее всего, определённая борьба между язычеством и христианством, действительно, имела место, и возможно, первое время шла с переменным успехом. По крайне мере, в Киевской Руси со второй половины IX века христианские правители чередовались с языческими. Каким же было утверждение христианства на Руси?
Источники крайне скупо говорят о реальных событиях периода сосуществования язычества и христианства в X веке. В агиографической литературе есть рассказ об уничтожении княгиней Ольгой после принятия крещения из рук византийского патриарха языческих святилищ. Иаков Мних писал об этом так: «И потом требища бесовския сокруши и начя жити о Христе Иисусе, возлюбивши Бога» [Цит. по: Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. 1. Первая половина тома. – М., 1901. – С. 241].
Не совсем ясно при этом, почему Ольга, приняв христианство восточного обряда, направила посольство к германскому королю Оттону I с просьбой прислать на Русь проповедников. В итоге в «королевство ругов» был направлен миссионер Адальберт, который достиг Киева около 961-962 гг. Но он встретил такой приём, что едва спас свою жизнь, а германские хронисты винили во всём «вероломных» русов. «Не исключено, - считал А.Г. Кузьмин, - что на заезжих христиан язычники реагировали острее, нежели на домашних» [Кузьмин А.Г. Падение Перуна: Становление христианства на Руси. – М., 1988. – С. 7].
Оба приведённых свидетельства отражают синхронные события, однако, ясности по поводу взаимоотношений между язычеством и христианством они не прибавляют. Не понятно, прежде всего, кто с кем боролся и боролся ли вообще.
Христианство начинает проникать в русскую среду задолго до официальной даты принятия крещения. Возможно, этому способствовали устойчивые контакты с христианскими государствами. Арабский писатель Ибн-Хордадбех в конце IX века писал о русских купцах, приезжавших в Багдад, подчёркивая, что «выдают они себя за христиан, и платят джизию (т.е. пошлину – прим.)» [Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. – М., 1965. – С. 385]. Не ясно, правда, были ли они христианами, или только представлялись таковыми. В некоторых странах пошлина взималась в зависимости от вероисповедания торговца, так что выдавать себя за христиан тоже был смысл. В любом случае, христианство проникало на Русь различными путями. Е.Е. Голубинский писал, например, о том, что на службу к киевскому князю переходили варяги из Константинополя, уже принявшие крещение [Голубинский Е.Е. Указ. соч. – С. 70]. Варяжские князья Аскольд и Дир, отделившиеся от дружины Рюрика и совершившие поход на Византию, приняли после этого похода крещение и обратились к православной вере.
Вопрос о времени более или менее широкого распространения христианства на Руси остаётся в известной мере спорным. «Достоверные сведения о наличии в Киеве христианской общины относятся к середине X века. Узнаём о ней из помещённого в летописи договора князя Игоря с греками 944 года» [Кузьмин А.Г. Указ. соч. – С. 5]. Очевидно, при этом, что христианство проникало на Русь различными путями: из Причерноморья, с Балтики, из подунайских областей. До вхождения западных Карпат в состав государства Пястов, там существовал, вероятно, мощный «плацдарм» православия, с которого со времён Кирилла и Мефодия религиозные идеи могли распространяться на восток.
Важно, однако, помнить, что теоретически само по себе язычество не было тупиковым развитием мировоззрения и духовности. Ко времени крещения Руси, русское язычество представляло из себя достаточно сложную систему с верой в Бога-творца и триединство божественной сущности. На острове Рюген в Балтийском море русское язычество сохранялось почти до того времени, когда восточная Русь столкнулась с монголо-татарским нашествием. И утверждение христианства здесь происходило только с глубоким включением в новый культ прежних обычаев и верований. В Киевской и Новгородской Руси происходило то же самое, породив целую эпоху под названием «двоеверия». При этом, «двоеверие» - это не одновременное существование в обществе языческих и христианских воззрений, независимых друг от друга, а их сосуществование в рамках единой культовой системы поклонения.
Возможно, конкуренция язычества и христианства происходила, главным образом, на социальном уровне. Языческие волхвы имели большое влияние на народ, о чём свидетельствуют, например, многочисленные источники по балтийской Руси. Христианские священнослужители претендовали на ту же роль в обществе, и утверждению христианства зачастую сопротивлялись именно волхвы. Но отнюдь не всегда и не везде язычество и христианство непримиримо противостояли друг другу [Кузьмин А.Г. «Мудрость бо велика есть…» // Златоструй. – М., 1990. – С. 9]. Со временем христианство пустило на Руси глубокие корни и с начала X века через свои общины приобретало влияние на общественную жизнь. Но большую роль в распространении христианства играла и Византия. Император Константин Багрянородный (867-886 гг. правления) говорил, что его дед Василий Македонский не щадил усилий и богатств для христианизации русов [Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. – М., 1956. – С. 535].
Отдельные группы русов, по всей видимости, приняли крещение уже в IX веке. Но вряд ли была конфронтация между русами-христианами и русами-язычниками. Из текста договора князя Игоря с Византией очевидно, что русы-христиане и русы-язычники были равны в правовом отношении, хотя и несколько обособлены друг от друга. Клятву верности договору они приносят в разных местах, и язычники клянутся своим оружием и именем Перуна, а христиане – в церкви св. Ильи. Кстати именно пророк Илья считается наиболее близким христианским аналогом Перуна.
С IX века Русь начинает утверждаться на международной арене. «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, - вопрошал патриарх Фотий у современников в связи с походом русов на Константинополь, - когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти?» И, конечно, в ход шёл испытанный приём – христианизировать воинственных соседей и, тем самым, обезопасить себя от них. На Руси нетерпимость к язычеству привносилась, прежде всего, византийским духовенством. Однако русское православие впитало, при этом, в себя многие языческие черты, обеспечив последовательное духовное развитие народа и государства. С крещением Русь стала поистине могущественной мировой державой того времени, унаследовавшей своё величие от Римской империи.

вторник, 22 января 2008 г.

Дела наши грустные

Перед выходом вот этой статьи
http://www.radonezh.ru/analytic/articles/?ID=2613
ее автор попросил меня оценить нынешнюю ситуацию на Украине.
Вот что я ответил.
В ЖЖ помещать не буду, не хочу политики в журнале


Вечер добрый!
Вот только добрался до Вашего вопроса.
Уж не обессудьте, но право, время было столь насыщенно, что разгребать завалы в почтовом ящике никак не удавалось.

Положение у нас не простое.
Того священства и епископата, воспитанников одесской и московской духовных школ, которые и мысли об автокефалии и отделении не попускали - все меньше.
Приходит молодое священство, выросшее в годы украинской самостоятельности.
Оно мыслит иначе.
Причин этому несколько.
Во-первых, дает знать государственная, четко направленная политика украинизации, вытеснения всего, что связано с совместной культурой и историей. Причем, четко проводится идея о первичности Киева, об кардинальном отличии русского народа и украинского. Вернее "российского" и украинского, так как понятие "русский", по мнению нынешних самостийных историков и политиков не имеет ничего общего с "российским". Постоянно подчеркивается особая отличная от иных ментальность украинского народа. В школах и ВУЗах напрочь отсутствуют даже упоминания о культурном и историческом единстве.
Вторая причина, маргинальность и откровенная слабость всех прорусских сил на Украине. Политические же лидеры используют российскую карту лишь для увлечения процента голосов, совершенно не заботясь об выполнении обещаний.
Именно в этой среде воспитывались нынешние выпускники духовных школ.
Для них Россия - заграница, причем недружественная. Ведь грамотной, продуманной политики по отношению к канонической Церкви не было ни у наших "радетелей" типа Януковича, ни, простите, и у российских.
Ведь главные "защитники" канонического Православие оказались Фролов и его друг Кауров с примкнувшим к ним Затулиным?! Это даже не смешно, это печально и страшно.

Нас предали януковичи и оставила на съеденье самостийников Московская патриархия. За почти два десятка лет ни одного посещения Украины Патриархом и ни одного, подчеркиваю, ни одного совместного общественно-церковного мероприятия, за исключением торжеств на юбилей Харьковского собора. А ведь одних ставропигиальных монастырей, Его Святейшеству подчиняющихся на Украине почти десяток.
В Москве были в полной уверенности нашего постоянства и оно среди старшего поколения священства осталось, но ничего не делали для сохранения этого статус кво.
Результат - на прошлой сессии в Академии большая часть священства совершенно искренне спрашивала: зачем нам Москва?
Я не обвиняю, отнюдь.
Это просто констатация.

Нынешние же политические лидеры Киева ищут идею. Лучше чем - Церковь, придумать невозможно.
И всеми возможными способами это подчеркивается и воспитывается.
Поэтому все сложнее четко ответить на вопрос: "Почему Вы относитесь к Москве?" или "Почему мы не можем быть самостоятельными?".
Остался лишь один аргумент, который хоть как то останавливает - амбиции Денисенко и Гузара. Хотя после того, как Блаженнейший вполне официально на церковном уровне принял представителей Михал Антоныча не удивлюсь, что на весенней академической сессии будут о "КП" говорить, как о Церкви.

Печально, но с каждым годом Россия все больше заграница.
И даже здесь, где служу я, на востоке, найти сторонников отделения от РПЦ уже можно и с каждым днем их становится все больше.


Вот такие наши дела печальные.

С уважением и любовью о Господе
пА